Эта часть Москвы славилась временным, наспех возведенным жильем для многократно вспухшего на дрожжах индустриализации пролетариата. Новые заводы требовали огромного количества рабочих рук. Вот и съезжались люди в столицу и из маленьких городков, и из деревень – как всегда, с надеждой на лучшее. Жилья хронически не хватало, даже дореволюционные заводские казармы были переполнены. Поэтому росли один за другим дощатые бараки общежитий. Гораздо реже, но все же постоянно и неустанно возводились аккуратные новостройки стандартных благоустроенных четырехэтажных домов.
С одной стороны передо мной городок «Метростроя». Эдакий оазис благоустроенности, где приличные деревянно-щитовые дома с удобствами, клуб, продовольственный магазин, в котором отоваривались только по метростроевским карточкам. С другой стороны приютилась пара новеньких кирпичных домов чулочной фабрики. А в остальном везде длинные непрезентабельные бараки «Мосжилстроя» и других подобных организаций. Да еще суконная фабрика неустанно сливала промышленные отходы прямо в Яузу, что ставило под вопрос пребывание в водной пучине всего живого.
Мои соседи центром местной цивилизации гордо считали Верблюжью Плешку. В этом комплексе барачных зданий проживал самый разношерстный люд – работяги, сомнительные личности и вообще незнамо кто. Здесь же находились цеха артели «Революционный ткач» и ее правление. И также всякие склады и развалины, к которым сейчас лежал мой путь.
Впрочем, далеко от барака мне отойти не удалось. Передо мной в обычной манере, как черт из табакерки, возник надзирающий за местной территорией комендант «жилого комплекса» – так назывались несколько жилых бараков на Верблюжьей Плешке. И он целенаправленно устремился в мою сторону.
Иосиф Липин собственной персоной, невысокий, с пышными усами. Короткий его тулупчик был перепоясан портупеей, на голове – треух. Взгляд какой-то оловянный, но беспокойно бегающий вокруг и все замечающий.
Удивительный человек. Куда ни пойдешь в этих местах – обязательно наткнешься на него. Такой типичный продукт канцелярской селекции. Невзрачный, вечно уныло насупленный. И страшно деловой, сующий нос во все, куда только тот пролазит. И куда не пролазит – все равно сует.
– Товарищ Хаецкий. Слышал, вас тут антиобщественный элемент задирал, – с места в карьер бросился он, подтвердив славу человека, без внимания которого по Верблюжьей Плешке даже комар не пролетит.
– Да какой задирал, – отмахнулся я. – Так, поговорили с товарищами о местных достопримечательностях и этнографии.
– Да, с графией у них все хорошо. Как на заборе слово неприличное писать – тут вся их графия!
Я хмыкнул в ответ:
– Точно подмечено.
– На то и поставлены… Ежели что, вы мне скажите, – продолжал напирать комендант. – Их компетентные органы быстро вразумят. У нас же социализм, а не анархия. Государство рабочих… И зайдите в контору – расписаться надо в книге проживающих.
– Хорошо, – согласился я. – Вечерочком.
– Ну и чайку попьем. Приятно с образованным человеком поговорить… Как это – этнография, – он причмокнул с удовольствием, будто распробовав на вкус диковинное сладкое слово.
– Непременно, Иосиф Антонович, – уважительно произнес я, крутя на пальце зажигалку «Зиппо». – А сейчас позвольте вас оставить.
– Оставьте, оставьте. Но если что, то я всегда…
Я поблагодарил коменданта и раскланялся. Меня ждали мои неотложные шпионские дела.